Первая полосаО газете и сайтеРубрикиБизнесБлицБюджетВ прокуратуреВопрос психологуГорода-деревни-мегаполисыГородская дума: Суть событийДайте жалобную книгуДети войныЖильё моёЗаписки отчаянной мамочкиЗнай нашихИспытано на себеИстория с Еленой МавлихановойКолонка юристаКриминфоКрупным планомКультураМалоэтажное строительствоНепреклонные годыО быломОдин день из жизни…Письма-звонки-визитыПривет с большой землиПутешествияРодителиСаров: инструкция по применениюСлово депутатуСлово за словоСпортСпроси священникаТвори доброФемины и политикаФотоконкурсХорошо сказаноЧтивоШколаЭкономика с Дмитрием ФайковымЯзык помощиНомера...архив...26 ноября 2014 (48)03 декабря 2014 (49)10 декабря 2014 (50)Слово — читателюКнига отзывовПоследние обсуждения |  Из Швейцарии с любовью№ 16 от 20 апреля 2011Тридцатипятилетний пианист Константин Лифшиц уже третий год преподает в Высшей школе музыки в швейцарском городе Люцерне. В программках его выступлений так и пишут «Россия-Швейцария». Что ж, многие выдающиеся музыканты живут «на несколько стран». Но тем приятнее, когда перед такими величинами открываются саровские ворота, и со сцены Дома ученых звучит музыка, которой наслаждаются в Лондоне, Париже, Токио… Звезда Константина Лифшица взошла в четырнадцать лет, когда он стал стипендиатом программы «Новые имена» Российского фонда культуры и впервые дебютировал в Лондоне, после чего начал активно концертировать в странах Европы и в Японии. На его счету множество престижных премий и наград: от «Грэмми» за запись «Гольдберг-вариаций» И.С.Баха до «Ровенны», которую присуждают за выдающийся вклад в исполнительское искусство. В 2006 году молодого, но уже зрелого пианиста Патриарх Московский и всея Руси Алексий II наградил орденом Сергия Радонежского III степени. — Константин, какими судьбами вас привело из швейцарской Люцерны в Российский федеральный ядерный центр? — Да самыми простыми. Пригласили — я приехал. — А в чем изюминка? Здесь все-таки не «Куин Элизабет Холл»… — Настоящий крупный исполнитель, на мой взгляд, лишен снобизма в отношении предлагаемой площадки. Он просто должен играть, а в Лондоне или в Сарове — не имеет значения. Конечно, от «Куин Элизабет Холла» я не откажусь. Но от вас я поеду в Екатеринбург и буду счастлив играть там. А потом — в Италию. Если музыканта приглашают, значит, его хотят слышать. А для чего же еще живет исполнитель? — Я-то думала, что вас подкупил внешний антураж: закрытый город, колючая проволока, физики-ядерщики, которых сегодня в зале было немало. — К своему стыду, я ничего не знал про Саров. Это мне в Нижнем Новгороде объяснили, в какой город я еду. И действительно: в такое уникальное место попал! Ну как еще я мог бы увидеть ваш город, вашу жизнь? — Изрядно поколесив по странам мира, вы можете сказать, что, допустим, публика в Англии отличается от публики в Японии? — Конечно. Также, как московская публика отличается от нижегородской, а нижегородская — от саровской. Каждой нравится что-то свое, каждая по-своему реагирует на произведения, которые я исполняю. И это тоже ложится в исполнительскую копилку, становится частью опыта. К примеру, Мстислав Ростропович, с которым мне довелось много общаться, не чурался когда-то выступать в сельских клубах. — Кстати, о Ростроповиче. Я помню, когда он приезжал к нам на открытие фестиваля им.Сахарова в 1997 году, то рассказывал о видах памяти музыканта: тактильной, слуховой и зрительной. Что вам ближе? — У исполнителя, который играет наизусть, должны быть развиты все виды памяти. Без всех трех в комплексе музыкант не состоится. Причем репертуар требует разной памяти. Скажем, Рахманинов требует от меня тактильной памяти. Разучиваешь его до тех пор, пока пальцы не запомнят клавиши, иначе его сыграть невозможно. А есть композиторы, произведения которых запоминаешь зрительно или на слух, т.е. когда требуется память сознания, а за ним уже подтягивается тактильная. Так что мне трудно определить, что из трех ближе. Каждое для своего произведения. — Существует ли для исполнителя «национальность» музыки? — Безусловно. Если я буду подавать и русскую, и итальянскую, и французскую классику под одним соусом, это будет скучно и для слушателей, и для меня самого. «Национальность» надо учитывать. На мой взгляд, только немецкие авторы не имеют ярко выраженного национального колорита. Но и немецкая публика, кстати, весьма своеобразная, для нее надо уметь играть особо. — А есть еще брутальность, скажем, Рахманинова или Малера и романтизм Шумана и Шуберта… — Брутальность брутальности рознь. Даже Малер и Шостакович, которые имеют сильную мужскую чувственность, гротескность, используют особые выразительные средства, — даже в них надо уметь найти мягкость. И чтобы их играть, надо много достать из своей души, пережить, проработать. Иначе чисто техническое исполнение не затронет зрителя, будет сырым, всего лишь эскизом или наброском. И Рахманинов, и Шостакович, и любой композитор в принципе — это не какие-то сгустки эмоций. К произведению надо приложить не только душу, но и интеллект, организационное начало исполнителя. И потом, всегда учитывайте разницу восприятия зрителя и исполнителя. Все ценители музыки реагируют на нее эмоционально. Но если я поставлю эмоциональность во главу угла, то мое место будет не на сцене, а в зрительном зале. Потому что любой абонент филармонического концерта чувствует не меньше, чем я, но это не значит, что он сможет выйти на сцену и адекватно это передать другим. Я всегда анализирую то, что исполняю, даже если меня обуревают сильные чувства. — Есть ли для вас в музыкальном мире авторитеты? — Естественно! Как я уже говорил, я много работал с Мстиславом Ростроповичем. И мое восприятие и Прокофьева, и Шостаковича сформировано этим великим исполнителем. Он умел исполнять произведения этих композиторов так, что у меня было ощущение — я слышу это из первых уст. Прокофьев и Шостакович только что вышли за дверь и вот-вот вернутся. Сейчас, когда я стал много дирижировать, часто вспоминаю Мстислава Леопольдовича и думаю о нем. Он — как камертон, по которому сверяешь чистоту звучания. На меня оказал сильное влияние немецкий баритон Дитрих Фишер-Дискау. И я даже не задумываюсь, что один — виолончелист, а другой — певец, я просто воспринимаю их как великих исполнителей. И они передали мне широкий взгляд на жизнь, на искусство вообще. — Вопрос несколько наивный, но каждый исполнитель на него отвечает по-своему: есть ли такое произведение, которое вы мечтаете сыграть? Вот актеры же считают вершиной актерской карьеры роль Гамлета. А музыканты? — Третий концерт Рахманинова. Вот это для пианиста высший пилотаж, если позволите так выразиться. Если он сможет это сыграть — он пианист. Но с другой стороны, наверное, не каждому в принципе этот концерт нужно играть, как не каждому актеру нужно браться за Гамлета. Надо учитывать амплуа, свои возможности и сильные стороны. Третий концерт Рахманинова я сыграл. И вот тут вопрос: а что дальше? Ведь и актер после исполнения мечты не должен останавливаться на достигнутом, а смотреть вперед и искать новые роли, ждать их, мечтать о них. Так и музыкант не должен цепляться за какое-то произведение, а смотреть шире и браться за разных исполнителей, чтобы найти «своего» автора, свою манеру, свой взгляд. И, может быть, в этих поисках, которые порой длятся всю жизнь, и есть залог исполнительского долголетия. Идти вперед, жить жадно и мощно, быть готовым принять новое — вот что, на мой взгляд, должно быть присуще настоящему большому музыканту. Елена Трусова, фото Елены Пегоевой Опубликовано на сайте 20 апреля 2011 Читайте также в номере № 16 от 20 апреля 2011
Нет комментариев Написать |