Первая полосаО газете и сайтеРубрикиБизнесБлицБюджетВ прокуратуреВопрос психологуГорода-деревни-мегаполисыГородская дума: Суть событийДайте жалобную книгуДети войныЖильё моёЗаписки отчаянной мамочкиЗнай нашихИспытано на себеИстория с Еленой МавлихановойКолонка юристаКриминфоКрупным планомКультураМалоэтажное строительствоНепреклонные годыО быломОдин день из жизни…Письма-звонки-визитыПривет с большой землиПутешествияРодителиСаров: инструкция по применениюСлово депутатуСлово за словоСпортСпроси священникаТвори доброФемины и политикаФотоконкурсХорошо сказаноЧтивоШколаЭкономика с Дмитрием ФайковымЯзык помощиНомера...архив...26 ноября 2014 (48)03 декабря 2014 (49)10 декабря 2014 (50)Слово — читателюКнига отзывовПоследние обсуждения |  Каждый пишет, как он дышит…№ 44 от 30 октября 2013 КультураКомпозитор Екатерина Кожевникова говорит, что в России современной классической (читай — академической) музыки нет. Как нет города Сарова. Т.е. город-то есть, но попробуй сюда попасть! И с музыкой так же: она есть — но попробуй ее услышать! Екатерина Вадимовна приехала в Саров по приглашению зам. директора РФЯЦ-ВНИИЭФ Владимира Жигалова в минувшие выходные. Разумеется, не одна — с известной (к сожалению, не массовой публике) пианисткой Элеонорой Теплухиной. Творческий дуэт привез программу произведений наших современников: Сергея Жукова, Мераба Гагнидзе, Владимира Рябова, Татьяны Михеевой, Александра Розенблата и самой Екатерины Кожевниковой. Привез, чтобы показать: вот он, творческий пульс нашей Родины. Этим живут и дышат современные композиторы. И публика приняла подарок благодарно. Как будто открылся портал в другое измерение… — Почему в России практически не звучит музыка современных композиторов? Аспектов много. К примеру, отказаться от исполнения современных произведений — значит упростить себе работу. Ведь путь исполнителя современной музыки в России очень тяжел. И композиторы без исполнителей, как вы понимаете, существовать не могут. Всегда, когда рождался союз композитора и исполнителя, публика открывала для себя новые имена и произведения. Какое бы великое имя композитора вы ни взяли — рядом непременно есть равновеликий исполнитель. Наверное, как в литературе — писатель и редактор. И понятно, что подобный союз требует серьезных временных затрат, сил, в том числе и душевных, эмоциональных. Сейчас, к примеру, для Элеоноры я готовлю редакцию одного из своих произведений, которое играли другие исполнители, но Эля в процессе работы нашла в нем нечто новое, такое, что потребовало доработки, перепрочтения. И, конечно, с этой точки зрения исполнителю или дирижеру значительно проще открыть партитуру, допустим, Вивальди, в которой уже давно все ясно и понятно, и сыграть его в 658 раз. А поскольку во времена Вивальди или Гайдна дирижеров еще не было, то сочинения можно сыграть как угодно. Даже плохо. Потому что слушатель неподготовленный этого «плохо» не услышит, а услышит знакомую мелодию. Во-вторых, конечно, выходить с новым материалом к публике — огромный риск. Риск быть непонятым, соответственно, невостребованным. Или — потерпеть неудачу творческую, потому что тебя подвело чутье. У Элеоноры Теплухиной в этом плане уникальное чутье. И если взять все произведения, которые посвящены ей современными композиторами, то концерт из них продлится круглосуточно целый месяц. Согласитесь, это особая честь. Поэтому особенно печально, что имя Эли широкому российскому слушателю практически неизвестно. Печально и несправедливо. А ведь то, что она делает, — адский труд. Это здоровье, нервы, эмоции, риск. И потом, сколько исправлений мы вносим в премьерный материал! Мне кажется, Эля порой нас убить хочет (Элеонора Александровна смеется). Вот лично мне — каждый день что-то хочется добавить, исправить, изменить. Одно время я сильно переживала по этому поводу, пока не узнала, что в свое время Шостакович вносил правки постоянно. Однажды один из старых исполнителей, заставший Шостаковича, попросил меня: «Только не вносите правки на генеральной репетиции!» (а генеральная идет в день концерта). Оказывается, Шостакович поступал именно так, едва ли не за десять минут до выхода на сцену! Поэтому зачем многим устоявшимся исполнителям идти на этот риск? Проще играть то, что было сыграно до тебя. — А что, на Западе принципиально другая ситуация? — На Западе фокус с Третьей симфонией Рахманинова или Брамса не пройдет, поверьте. В репертуаре почти всех оркестров и исполнителей большая часть отводится именно современному репертуару. И западный слушатель желает слушать классическую музыку в очень небольших количествах. Был такой случай, когда в Москву приехали известный зарубежный композитор и его родственница. Он — впервые, а она неплохо знала наши культурные традиции. В запасе у гостей всего три дня. И родственница высказала пожелание: давай сходим на Первый концерт Чайковского! Композитор засомневался: где же за три дня я тебе найду это исполнение? Она сказала: найдешь! Нашли. Оказалось, что Первый концерт Чайковского в этот вечер шел… в семи разных залах Москвы! Представляете? На Западе такое невозможно. И он проанализировал репертуар оркестров: сколько и чего исполняется в России. Список оказался чрезвычайно скудным, не более двух десятков различных концертов. Одно время мне было интересно: как же выкручиваются наши оркестры на Западе? Да просто! Приглашают молодого дирижера именно на время гастролей и исполняют современную музыку. Ту, которую не играют в России. На афишах значится имя худрука и этого молодого дирижера, во избежание какого-либо риска репутации оркестра. — Ну как тут с вами не согласиться! Я бываю почти на всех концертах, которые проходят в Сарове (профессия обязывает), и от романса «Калитка» мне порой уже становится дурно. Не потому, что не люблю «Калитку», а потому что слышать его в сотый раз за год — тяжело. — Идет «замыливание» классики. Повесьте репродукцию «Джоконды» в квартире, и через неделю она уже не будет производить на вас того магнетического впечатления, из-за которого, собственно, вы и повесили репродукцию. — Что же, западные слушатели более музыкально искушены, чем мы? И какой выход из этой ситуации? — Не то, чтобы искушены, но он ищут новых впечатлений, впечатлений музыкальных. Это следствие определенной политики государств. Объясню, что я имею в виду. В западных коллективах существует такое понятие, как квотирование (особенно, когда речь идет об оркестрах, находящихся на государственном попечении, субсидировании). Их буквально понуждают исполнять современную музыку. Вот столько-то у вас произведений классики, столько-то — современных. Возьмем, к примеру, Эстонию, эту маленькую страну. Там все доходы от продажи спиртного и азартных игр идут… на культуру! И в том числе — на стипендии для молодых композиторов. А уж если оркестр берет в репертуар произведение современного эстонского автора, то ему полагается доплата, а автору, соответственно, гонорар… О гонорарах российские композиторы в России почти забыли. В нашей стране нас поддерживает только Союз композиторов РФ. Предоставляют зал для исполнения наших произведений, платят (пусть символически!) музыкантам. Композиторам — нет, не платят… — Вообще странная ситуация: мы преодолели тяжелый период после развала СССР, страшное безденежье, безнадежность. И — будто не преодолели… — Знаете, в начале 1990-х годов мы давали концерт в Центральном Доме композитора. Нищета была страшная, не было средств, чтобы заплатить за отопление, подкручивали вентили, и в зале было холодно. Исполнителям ничего не могли заплатить за выступление. А они пришли… в вечерних платьях. Помню, у одной исполнительницы была очень высокая температура. Ее знобило, и она разминалась за кулисами в шапке, шарфе и теплом свитере. Мы ей говорили: выходи в свитере, тебя поймут! А она вышла в концертном платье. Сегодня есть средства платить за отопление. Но такого концерта уже не провести… — Неужели все так сумрачно? — Я не пессимист по натуре. Реалист. Подобные проблемы не решаются по мановению волшебной палочки. Должна быть воля государства, интерес, поддержка. Конечно, содержание симфонических оркестров — это колоссальные затраты. Но как без них обойтись?! Мы бьем во все колокола: давайте хотя бы, как в бедной Хорватии или Сербии, введем квотирование! Правда, подозреваю, что здесь мы упремся в другую преграду. — Уже, как я понимаю, не финансовую? — Совершенно верно. Полагаю, что многие заслуженные дирижеры просто не смогут прочитать современную партитуру. Чисто графически. — Только не пугайте, что композиторы нового поколения отказались от нот… — Ну что вы! Ноты остались. Появилось много новых знаков и символов. Дело в том, что в середине прошлого века в музыке случился такой же прорыв, как и в науке (вообще подчеркну, что наука и музыка имеют много общего). Началось с поляков, которые стали искать новые формы музыки, а потом и все остальные с упоением экспериментировали с четвертьтонами, стали использовать для звукоизвлечения в том же самом рояле не только клавиатуру, но и деки, и даже струны, на духовых инструментах берут аккорды. Одним словом, появилось множество новых сложнейших приемов, и у этих приемов, естественно, появились свои графические изображения. К примеру, у Мераба Гагнидзе, если вы заглянете в партитуру, практически нет нот. Он пишет больше графически, но это не означает, что партитура выглядит как хаос. Все логично. И понятно. Понятно тому, кто знает эту графику. И каждый год появляется что-то новое. А мы в России словно застыли в конце XIX — начале XX века. Поверьте, многие именитые российские дирижеры, взяв в руки партитуру Гагнадзе, поймут в ней ровно столько, сколько вы. Я много лет пишу музыку. И не устаю учиться. Опять же могу это сравнить с литературными процессами: можно ли, допустим, писать современную прозу, не зная своих коллег, их произведения? Россия, конечно, отстает. И это обидно. Как можно это преодолеть? У меня — увы! — нет готового рецепта… Елена Трусова, фото Елены Пегоевой Опубликовано на сайте 31 октября 2013 Читайте также в рубрике Культура
Читайте также в номере № 44 от 30 октября 2013
Нет комментариев Написать |