Первая полосаО газете и сайтеРубрикиБизнесБлицБюджетВ прокуратуреВопрос психологуГорода-деревни-мегаполисыГородская дума: Суть событийДайте жалобную книгуДети войныЖильё моёЗаписки отчаянной мамочкиЗнай нашихИспытано на себеИстория с Еленой МавлихановойКолонка юристаКриминфоКрупным планомКультураМалоэтажное строительствоНепреклонные годыО быломОдин день из жизни…Письма-звонки-визитыПривет с большой землиПутешествияРодителиСаров: инструкция по применениюСлово депутатуСлово за словоСпортСпроси священникаТвори доброФемины и политикаФотоконкурсХорошо сказаноЧтивоШколаЭкономика с Дмитрием ФайковымЯзык помощиНомера...архив...26 ноября 2014 (48)03 декабря 2014 (49)10 декабря 2014 (50)Слово — читателюКнига отзывовПоследние обсуждения |  Татьяна Левкина: «Что поделать, я глобалистка!»№ 10 от 09 марта 2011 Культура Фемины и политикаКого же пригласить на посиделки в клубе «Фемины и политика» накануне 8 Марта, как не Женщину? Женщину настоящую: умную и красивую, с бойцовским характером, уровень культуры которой настолько высок, что оказался не востребованным в сегодняшней, простите за тавтологию, культуре города. Знакомьтесь — заслуженный работник культуры РФ Татьяна Ивановна Левкина. — Мне приятно, что вы пригласили меня в Дом ученых, ведь здесь в 1972 году началась моя творческая карьера в Сарове. Когда я оканчивала Московский государственный институт культуры, мне предлагали остаться писать диссертацию на кафедре педагогики и психологии. Но к тому времени я успела выйти замуж, и хотя Москва мне нравилась, мы вернулись в город. Поскольку практику я проходила в Доме ученых, я пришла сюда и на работу. Директор Нина Ивановна Кузьмина и заведующая библиотекой Роза Ивановна Назарьян устроили мне своеобразную проверку. Когда я пришла в библиотеку за материалом для подготовки концепции вечера вальса, Роза Ивановна начала «пытать» меня с пристрастием, задавала массу вопросов, на некоторые я не отвечала, мол, «я свободная личность и об этом говорить не хочу». Как-то сразу показала, что девушка я норовистая… Тем не менее концепцию написала, а проверял ее Вениамин Аронович Цукерман. — Что, прямо вот так великий ученый проверял сценарии? — Да, мы бывали у него дома, это демократичная семья была. Вениамин Аронович был председателем правления Дома ученых, он создавался благодаря его усилиям. Цукерман в том числе утверждал и мою первую работу — «Театральный калейдоскоп Запада». Спектакль был мне «не по возрасту» и вообще довольно рискованным, но мне хотелось сделать постановку в стиле театра абсурда. — А материал где брали, играл кто? — Произведения были из «Иностранки», а задействовала самодеятельных артистов: моего любимого Адольфа Шевцова, Люду Булдакову, Льва Ключникова, Олю Жигалову, Олю Колесову, Женю Мешкова, своего мужа Ивана Левкина. Играла рок-группа, у которой тогда и названия не было — просто рок-группа Дома ученых. Реакция на это произведение была странная. Меня не ругали, цветами не засыпали, но зал был заполнен и неоднократно. Люди, конечно, шли не мне, 22-летнему режиссеру, аплодировать, а вникнуть в материал — «буржуазную культуру Запада». Был еще женский ансамбль и детская секция, в которую приходили молодые мамы нынешних молодых ученых. Вместе мы придумывали и ставили какие-то нереальные «елки». Одни приглашения чего стоили — книжки-раскладушки, мы их сами рисовали, заказывали в типографии, а потом до трех часов ночи вырезали и складывали. Делали подарки со смыслом. Один спектакль был «под гжель», мы и сувениры в таком же стиле готовили. Так детей привлекали к народным промыслам. — Как же вас от такого творчества оторвали и чем заманили в Городской совет? А главное, кто? — В Доме ученых я больше для своего возраста ничего сделать не могла, это ведь очень автономное учреждение. А «сосватала» Людмила Ивановна Шаткова — «подстерегла» меня, гуляющую с коляской (я тогда в декретном отпуске была), и пригласила на встречу с начальником отдела культуры Геннадием Васильевичем Макаровым. У меня были причины сменить место работы: с маленьким ребенком я уже не могла поддерживать такой режим, и мне предложили инспектировать музыкальную и художественную школы. А еще у меня был ревнивый муж. — К работе ревновал? — К работе, к подругам, к звонкам, к погоде, к природе — ко всему. — Вы, когда в отдел попали, перспективу увидели? Забрезжило предчувствие того, что вы, возможно, всем этим хозяйством когда-нибудь руководить будете, да еще столько лет? — Наоборот. Более того, когда я поняла, в каком ритме работает Геннадий Васильевич, какие у него объемы работы, мне казалось, что я никогда так не смогу! И второе — я всегда хотела работать в театре. Поэтому и поступила в 33 года на очно-заочное отделение ГИТИСа. — Чему может научить будущего режиссера заочная форма обучения? — Параллельно набирались два курса — режиссерский и актерский, а когда мы приезжали на учебу, ставили с будущими артистами. Забавным получился выпускной спектакль. Все пять режиссеров ставили разные части пьесы Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», в которой мне досталась собственно смерть главного героя. Я поставила трагедию, хотя жанр произведения — комедия. Все хохотали до упаду, даже над моей трагедией. Конечно, я со своим видением не совсем вписывалась в концепцию постановки. Тем не менее, зал все равно «лежал» — все подумали, что я нарочно «серьезничаю» и это фарс. Ну и получила я «пятерку» — у меня у единственной было три плана. Я ж максималистка, мне всегда всего нужно много. — И вот вы, профессиональный режиссер с корочками, начали ставить… Как вас труппа, кстати, встретила? — В целом хорошо. Кто-то задавал разные вопросы, но мне было не до этого. 4 марта 1989 года у меня умер муж, и потрясение у меня было невероятное, ведь ему был всего 41 год. Буквально «вытащил» меня из этого состояния Игорь Яковлевич Шустерман. Он позвонил и строго велел вытереть нюни, не срывать репетиционный план и чтобы, мол, завтра к 11 утра я была на репетиции. Конечно, никакого срыва плана не было, просто он знал, на какую точку нужно давить: на мою гиперответственность. Я из 24 часов сделаю 48, но работу выполню. Может, поэтому труппа меня и не «тыркала», за исключением разве что одного актера, который пожизненно в театре мутит воду. Вот это мне всегда было странно и тяжело, но остальные отнеслись хорошо. — Почему так оказывается, что, по всеобщему признанию, вы актеров любите, а они вас (пускай не все, конечно) — не очень? — Я люблю не только актеров, а вообще всех людей. Общее число сотрудников во всех учреждениях достигало тысячи человек, и каждый был дорог, и не любить я их не могла. Сейчас я думаю по-другому, а раньше ценила в людях в первую очередь трудоспособность и профессионализм. Тех, кто независимо от человеческих качеств выдавал материал, продукт, творил, несмотря ни на что. Я понимала, что творческие люди — особые, неспокойные, с другой психикой. Я и сама некоторым образом к ним отношусь, хоть и отработала в администрации 30 лет. Может, физически я и уходила из театра, но духовно — нет. А сколько я пересмотрела спектаклей в Москве! Это не поддается никакому исчислению. Умудрялась за два дня увидеть три: один в день приезда, другой днем, первый акт третьего — перед поездом. — А можно было еще на арзамасском уехать, в час ночи… — Бывало и такое. — Разве можно такой калейдоскоп постановок переварить? — Москва — это театральная помойка, и всерьез можно говорить только о единичных спектаклях. Порой речь не идет о профессионализме, а лишь о конъюнктуре, о связях, о приближенности к некоему театральному корыту. — Из последнего что впечатлило? — До сих пор живет во мне, не могу расстаться с «Мазепой» Чайковского, которого увидела в Большом. Это потрясение. В «Современник» хожу на свою любимую Ахеджакову, видела ее в «Крутом маршруте», «Виндзорских насмешницах», в «Селестине», которую поставил Коляда. Это сложный, откровенный спектакль, со своей философией. В «Школе современной пьесы» Райхельгауза смотрела «Играя с чистого листа». Это не спектакль, а разговор со зрителем. Сам Иосиф Леонидович садился за столик и говорил о том, что будет беседа на тему «отцы и дети», выбирал двух зрителей, желающих высказаться, и «пьеса» начиналась. Речь шла о нелюбви в семье, о том, как с этим жить. По ходу присоединяются артисты — как подготовленные, так и нет. Такой вот реалити-театр. — Сюда такое возможно перенести? — Снобизм нашего города не позволит это сделать. Люди должны приходить не любопытствовать, что скажет Вася, чтобы потом издеваться над его словами. Ну или это должны быть закрытые театральные посиделки. — Как вы относитесь к юному дарованию Василию Бархатову? — Я его постановок не видела, но его заслуги основаны еще и на том, что он вырос в сверхинтеллигентной семье. Его папа писатель, работал в министерстве культуры куратором театров. Отмечу еще один сильный спектакль — «Отцы и дети» в «Табакерке». Цитирую отзыв о нем: «Обличение сегодняшней России». — А как же «Ленком»? — Видела «Сестер», «Шута Балакирева»… — Не понравились? — У меня нет такой категории. Я каждую постановку препарирую и отмечаю либо гениальную работу режиссера, либо актера. Конечно, мне это мешает. Мне тоже хочется придти в театр и «улететь». Нечто подобное я испытала в «Арене де Верона». Пришла перед началом, посмотрела на декорации, послушала акустику, встала около сцены и зарыдала. Это мой масштаб… — Скромница! — Ну что поделать, я глобалистка! — Скажите, почему у нас в театре так часто меняются режиссеры и директора? — Думаю, первая причина — стагнация труппы. Есть талант, и каждый — индивидуальность, которую не сломать. Но есть актеры, которые могут меняться, а есть одноплановые, переносящие своего героя из пьесы в пьесу. Пусть не обижаются актеры, я каждого в отдельности очень люблю. Вторая — нет поиска новых красок, путей дружбы между актерами, нового ансамбля. Третья причина — невозможность сменить место работы актеру, если он вдруг обидится на что-то. Так и ходит актер в театр со своей обидой, а вы ведь знаете, что такое аура. Чтобы любить актера, нужно колоссальное терпение, понимание профессии, его отрешенности от обычного человеческого мира. Если руководитель театра это понимает, театр превращается в содружество людей, желающих достичь высоты, а если нет, то — в накопитель неустроенности, недопонимания и недовысказанности. Наш театр страдает этим сейчас. — Вы проделали огромную работу, чтобы этот театр был… — Я занималась им с 1978 года. Огромная папка есть документов, переписки. С этим вопросом я была у четырех министров культуры, у министров среднего машиностроения, финансов и экономики. Четыре раза нас включали в титулы федеральных программ, но только инвестиционная зона позволила построить театр. Но эти 24 года тоже не были бесцельными — мы подготовили почву, все уже всё знали и были «за». Кроме этого, было «пробито» строительство Детской библиотеки им.Пушкина. Этому немало способствовали Т.Ф.Шумская, Г.Д.Куличков, А.А.Агапов. В парке была сделана реконструкция первой очереди, долго удалось сохранять городскую киносеть. Ее материальная база пришла в упадок, но она решала колоссальное количество социальных проблем. Требовались деньги, чтобы сохранить кинотеатр «Россия», но его предпочли продать. То же самое ожидает и кинотеатр «Молодежный». Художественная галерея — это наше ноу-хау. Предполагалось, что дети и подростки — как учащиеся художественной школы, так и любые другие, будут знакомиться с выставками, а для закрепления материала смотреть фильмы. — Всегда напрашивается вопрос: а кадры-то где брать под все эти грандиозные идеи и проекты? — У меня есть надежда, что не всегда такое положение будет в культуре, когда-нибудь изменится, а основные средства останутся. Продолжая — мы привезли в город гениального Маркса Койфмана, и у нас появился театр кукол «Кузнечик». Во Дворец молодежи я пригласила Ларису Поликарпову, и жизнь в нем забила ключом. Наша гордость — филиал библиотеки им.Маяковского на улице Московской, а также масса филиальчиков. Помню «битву» с ВНИИЭФ за хлебный магазинчик на проспекте Мира рядом с городским музеем. Теперь это прекрасный магазин, где продают свои работы саровские художники. Жаль, что не сохранили выставочный зал на улице Юности — там я планировала сделать музей детского творчества. — Чем мотивировали отказ? — Ничем. Нет, и все. В музыкальной школе создана капелла мальчиков, которая изначально планировалась как детский оркестр. Мы хотели, чтобы мальчики обучались и игре на инструментах, а к моменту мутации голоса переходили на игру на них. Но класса «оркестр» нет, нет и собственно оркестра. Создана Детская школа искусств, где подростки, обучаясь на отделениях актерского мастерства, декоративного, других, постигали азы профессии и выбирали ее. Такую же мы открыли в новой части города. — Вы, Татьяна Ивановна, — монстр. Сейчас таких людей нет. Ходить и стучать головой об стену, чтобы у детей был театр кукол, никто не станет. — Ну почему же, скоро музей кукол будет, и без всякого стука. — В общем, куда делись монстры, Татьяна Ивановна? — Думаю, это общая проблема для всей страны. Изменились ценности, ориентиры в целом и у конкретных руководителей в частности. — Уровень работы определяет личность. Вы просто не умели иначе относиться к делу, не подстраивались. — Вот я и не осталась. — Почему? — Все было сделано, чтобы я не осталась. При той ситуация работать было невозможно. Но я же не остановилась, я и в театре много сделала. — Вам не обидно, что все так произошло? У вас ведь наверняка масса идей, энергии и желания работать. — Обидно. И я ищу работу. — Спасибо, что вам достало мужества прийти и говорить о том, о чем, как мы знаем, вы не говорите совсем — о работе. Елена Бабинова, фото Елены Пегоевой Опубликовано на сайте 10 марта 2011   Читайте также в рубрике Фемины и политика
Читайте также в рубрике Культура
Читайте также в номере № 10 от 09 марта 2011
Комментарии
НаписатьЕсли вы хотите ответить кому-то, нажмите ссылку "Ответить" под его комментарием. Другие советы |
Уточнение: Шаткова — Людмила Михайловна — очень долго работала в отделе культуры. Может у вас в тексте опечатка или это другая Шаткова.