Первая полосаО газете и сайтеРубрикиБизнесБлицБюджетВ прокуратуреВопрос психологуГорода-деревни-мегаполисыГородская дума: Суть событийДайте жалобную книгуДети войныЖильё моёЗаписки отчаянной мамочкиЗнай нашихИспытано на себеИстория с Еленой МавлихановойКолонка юристаКриминфоКрупным планомКультураМалоэтажное строительствоНепреклонные годыО быломОдин день из жизни…Письма-звонки-визитыПривет с большой землиПутешествияРодителиСаров: инструкция по применениюСлово депутатуСлово за словоСпортСпроси священникаТвори доброФемины и политикаФотоконкурсХорошо сказаноЧтивоШколаЭкономика с Дмитрием ФайковымЯзык помощиНомера...архив...26 ноября 2014 (48)03 декабря 2014 (49)10 декабря 2014 (50)Слово — читателюКнига отзывовПоследние обсуждения | О былом№ 1 от 04 января 2012 О былом«Лес составил для новой «московской» эпохи, начавшейся после ухода Серафима, фон самый равнодушный: Москва поместилась в привычное языческое лоно, только старейшее, и, возможно, сильнейшее по знаку излучения. Постепенно проступила, ожила, принялась брать силу древняя финская матрица. И Саров как будто погрузился наполовину в до-петербургский, живой и сильный лес. Опять-таки: можно обойтись без метафоры и констатировать понятное ослабление столичного миссионерского градуса: после пост-пугачевских перемен провинция постепенно успокоилась и стала поглощать, ассимилировать обустроенное «десантниками» столичное место. Однако представляется, что этого простого объяснения недостаточно. Метаморфозы духовной жизни, начавшиеся в России с середины XIX века, — после Серафима, — невозможно объяснить одним только одушевлением провинции. Произошло изменение самого стиля жизни, характерного образа бытия, и, прежде всего, веры. Это было связано с целым комплексом больших и малых причин. Несомненно, в этом присутствовал некоторый протест против рациональных установок Нового времени, против Петербурга и его «Бога в пространстве»: новые веяния, обозначившиеся в 40-е годы XIX века, были в большей мере книжны, «беспространственны». Но именно это парадоксально сближало их с допетровской старой верой, возвращало в «двумерие» старой Москвы — и Мордвы. Поэтому метафора об оживлении языческой лесной веры во второй половине XIX века в Сарове отчасти уместна. Так или иначе, в силу одушевления языческого леса или ассимиляции в провинции, Саров в эту эпоху заметно изменился. Просветительский, «городской» акцент миссионерской деятельности если и не был отменен, то оказался существенно размыт. Пространство, отвоеванное Петербургом у мордовского леса, как будто убыло в сумме измерений. Возникло и выросло Дивеево: наследие преподобного Серафима, оформленное иначе, нежели классический, «городской» Саровский монастырь. Это было новое гнездо, не деревянное, но, скорее, деревенское — старомосковское. Так после петербургских подвигов пришло умиротворение дошедшей до Сарова Москвы. При этом произошло неизбежное: ампирный человек, киевский миссионер и пост-пугачевский подвижник Серафим — не сам он, но его образ преподобного сложился именно в это время, в эпоху воцарения Москвы в Сарове, «возвращения» Москвы в финский лес…» А.Балдин Опубликовано на сайте 12 января 2012 Читайте также в рубрике О былом
Читайте также в номере № 1 от 04 января 2012
Нет комментариев Написать |